Часть 6
Там у него прогрессивка на депоненте лежала да еще за последний месяц получка не полученная. Но вот только было у него тухлое предчувствие, что большую куку с макой получит он в бухгалтерии, а не деньги.
Тем не менее пошел. Была уже
— Здорово, Маняша! — Пепеляев сунул в окошко кассы каторжную свою, каинскую рожу и улыбнулся, как мог улыбаться только он, на тридцать три с лишним зуба.
— Здравствуйте…- застенчиво сказала
— Витамина
И он пошел в комнату, где сидели арифмометры по главнее.
— Здорово, бабоньки!- тем же манером гаркнул он и оскалился, невольно ожидая, что и эти начнут сейчас осыпаться со стульев. Но тут народ собрался по ядренее. Глазки спрятали, дышать, правда, перестали, но каждая на своем шесточке усидела. Только одна за шкафчиком вдруг начала хихикать шепотом, будто ей под юбку озорник какой мохнатый забрался.
— Тебе чего? Тебе чего надо, черт окаянный?! Это, конечно, Ариадна Зуевна встала на всеобщую защиту. Руки в боки, пузо вперед — такую и бронепоезд не устрашит.
— Деньги надо. Неужто не видать?
—
— Ариадна, не бузи! Где Цифирь Наумовна?
Цифирь Наумовна не замедлила отворить дверь своего чуланчика.
— В чем дело, товарищи? Почему не работаете?
Главный бухгалтер вид имела жирного хищного индюка. Во всеуслышание врала, что по отцу происходит из цыган и на этом основании ходила раззолоченная, как народная артистка цирка. Золото у ней блестело везде: и во рту, и в ушах, и на шее, и в грудях, не говоря уже о пальцах, которые от колец и перстней торчали врастопырку. Таких, говорил Василий, сажать надо с первого взгляда, без ревизий, нипочем не ошибешься.
Телеграф тут у них работал справно. Цифирь первым делом протянула ладошку:
— Документ…
Василий заулыбался.
— Зачем тебе документ, дуся? Неужели на мне не написано, что я — Василий Степанович Пепеляев — пришел получить свою кровную прогрессивку и еще жалованье за протекший месяц? А ты, как, прости господи, милиционер, грубишь: «Документ!»
Цифирь Наумовна необидчиво улыбнулась:
— Ничем не могу…- и двинулась восвояси. Уже в дверях обернулась.
— Кстати, прогрессивка и зарплата за месяц вперед выплачена матери погибшего Пепеляева. По личному распоряжению Спиридона Савельича. Любочка, покажи товарищу, если он так интересуется.
Товарищ, конечно, интересовался, но не настолько, чтобы ковыряться в бухгалтерских промокашках, И так все было ясно: сплошное вредительство и широко разветвленный заговор.
— Запиши, Любочка,- сказал он гордо.- Деньги эти я жертвую на осушение града Китежа. Из них пять (прописью: пять) на строительство наклонной пизанской башни в городе Бугаевске… Да, кстати, там у вас кассиршу застрелили, так что вы побеспокойтесь, что ли. Все ж таки девушка…
И он ушел интеллигентно, даже дверью не шарахнув.
Теперь надо было все не торопясь и, хорошо бы, под хорошую закуску в хорошем месте обдумать,
…И уже часа через два его, многодумного, видели на окраине Чертовца, на улице с лирическим названием «Улица Второй линии
— Я есть хто? Я — Воплощение есмь! Ибо поелику возможно и во веки веков —
Плыл он на кладбище, посетить могилку свою.
— Во устроился, паразит! — не сдержал восхищения Пепеляев, когда наконец отыскал место своего успокоения.
Местечко и в самом деле было хоть куда. Как на даче.
Молоденькая, но уже плакучая березка застенчиво шелестела листвой. Ее, видать, привезли из леса вместе с дерном, и она славно принялась, только на одной из веток листья слегка пожухли.
Вообще, все было сработано без халтуры: цементом аккуратно обделанный цветничок, песочком вокруг посыпано, оградка из хорошего, но, правда, некрашенного штакета. Цветочки…
Да и на место, надо сказать, не поскупились. Отсюда и речку было видно, и леса за рекой, а если захочешь, то и городом, пожалуйста, любуйся…
Василий даже вздремнул на скамеечке, утомленный событиями прошедшего дня.
Нельзя сказать, что его очень уж обеспокоило новое положение. Денег, конечно, жалковато было, а в остальном — клизьма все это от катаклизьма, определил он, балуется начальство… У
Главное, однако, что вот он — Василий Степанович Пепеляев, руки, ноги и пупок — сидит себе на скамеечке, животрепещущий, как проблема борьбы с окружающей средой, внутри три стакана
Это он то, Вася Пепеляев, да не существует?!
— Чего расселся? — ревниво проворчала маманя.- Другого места не нашел?
— Грубишь, мать! — недовольно отвечал Василий.- Смотри, лопнет пузырь моего терпения!
— Иди,
Все у нее было словно бы игрушечное: и грабельки, и лопаточка, и щеточка, и леечка. Да и
А когда она, закончив охорашивать цветничок на могилке, протерла напоследок лоскутком Васькину физиономию, упрятанную под начавшим уже мутнеть оргстеклом, и села на скамеечку, ручки сложив на коленях,- смешно отчего то, но и
— Стекло на фотке другое надо,- сказал он.- Это за
— Вот и славно…- все еще пребывая в
…На следующее утро он, к своему удивлению, опять побрел на работу, и на следующее — тоже, и даже в выходной пошел, сам на себя плюясь от отвращения.
Ладно бы там
Отдельные граждане, наиболее отважные, все ж таки вступали иной раз в разговоры с ним. Но делали это, так неприлично ужасаясь собственного нахальства, такую белибердень с испугу несли, что Василию сначала смешно было, а потом, довольно скоро, и
Непременно двух вопросов не могли избегнуть собеседники Васи. Первый: «Как же это тебе удалось?»
— Чего «удалось»?
— Ну… это… опять сюда!
—
Второй вопрос проистекал из первого. Задавали его тоже словно бы и шутейно, но ответа
— Ну, и как там? — И пальцем в небо.
—
Кто их знает… Может, и верили, обалдуи. Но, как сказано, очень скоро надоела Василию эта темнота, кемпендяйство это дремучее. У него даже характер — он заметил — портиться начал. Шутки стал позволять себе очень даже невыдержанные. Кузе, например, брякнул однажды ни с того, ни с сего: «Скоро помрешь! Сарделькой подавишься!» И сам себе огорчился: очень уж сладкое удовольствие почуял при виде тут же окоченевшего от страха Кузьмы…
Ну, конечно, один раз и отметелить его попробовали, не без этого. Возле пакгауза три
Вообще,
Ну, а когда он в музей проник, то чуть не до слез
— Подумай, куриная голова! Ежели все сгорели, то как патефон мог в живых остаться да еще с пластинкой: «Сегодня мы не на параде»?! Тебя же засмеют!
— А они, может, в ремонт его как раз отдали…
— Тебя, вместе с начальством твоим, в ремонт надо! А это что? «Любил в редкую минуту отдыха одеть Епифан Елизарыч Акиньшин валенки с галошами Чертовецкой пимокатной фабрики „Борец“…
— Кто вы такой?! — пытался протестовать человечек.- Почему вы экспонат в карман лежите?!
— Я те покажу экспонат! — совсем тут взъерепенился Пепеляев.- Это моя собственноручная расческа. Под суд отдам! Грабите
При этих словах человечек жалобно пискнул, пригнулся и выбежал прочь — наверняка жаловаться.
Очень осерчал Пепеляев. Кто знает, окажись у него и вправду в ту минуту под рукой огнемет, пожар закатил бы похлеще, чем на „Красном партизане“. Но поскольку огнемета не было, а висел на стене, наоборот, огнетушитель, он прибором тем жахнул по полу, струи, конечно, не дождался, плюнул с чувством и ушел просто так.
…Возле ворот его ждали двое. Стояли, подпирая будку Матфея, и беседовали с вахтером. Увидав Пепеляева, Матфей Давидович сказал: „Вот он!“ — для точности ткнул пальцем и быстренько на всякий случай ухромал к себе.
„Похоже, опять драться…“ — вмиг заскучав, подумал Василий и деловито огляделся. Но ни кирпича качественного, ни дрына сучковатого, приличного случаю, не обнаружил.
Впрочем,
— Добрый день! — приветливо и культурно сказал щеночек, когда Пепеляев поравнялся с ними.- А мы вас ждем.
— Жди дальше. Это — не я.
—
— Документ! — строго сказал Пепеляев и вдруг остановился.
Тот торопливо добыл корочки и показал. Все было в порядке: и печать и „действительно до…“.
Столь же вахтерски Пепеляев протянул руку и к серенькому:
— Ваш документ!
Тот развел руками. Дескать, якобы, забыл.
— Ничем не могу,- сухо сказал Пепеляев.- Документов нет, а он говорит „Здрасьте!“. Я должен верить?! А, может, он
— Чем воспользоваться? — не поняла береточка.
— Не знаю чем, а хочет! Есть, дорогой товарищ, единые правила, нарушать которые никому не дозволено.
Серенький улыбался, как глухонемой. От него, к тому же, пахло тройным одеколоном — не изнутри, а снаружи — что окончательно уж не понравилось Василию.
— Пусть он отвалит отседова,- сказал он,- а мы с вами побеседуем на интересующие нас темы.
Мальчонка оказался шустрый. С ходу вывалил на Василия десятка полтора вопросов и даже карандашик навострил. Пепеляев не замедлил.
— В бытность мою матросом на прославленном „Красном партизане“,- начал он плавно,- любил я в редкую минуту отдыха посещать планетарии…- Щеночек торопливо шпарил в книжечку прямо на ходу.- И вот именно там, в одной из лекций, довелось мне услышать, что даром только отдельные птички отряда воробьиных поют, понял?
Мальчонка дописал и поднял на Василия умненькие глаза:
— Понял. Гонорар меня не волнует, меня волнует публикация, поскольку я на практике.
— Поскольку я не на практике, а в теории, то меня, наоборот волнует этот самый… который гонорар. Делаем так! (Тебя как звать то, опять забыл…) Так вот. Мишка! Гони бумагу, карандаш, и я сам тебе все в лучшем виде опишу. Может, даже в стихах. Ты там мягкие знаки где надо расставишь. Слава — тебе, гонорар — мине. Но если государственную премию дадут, то премию тоже мине. Согласный?
Согласный. Только в стихах не надо, ладно?
Василий ухмыльнулся.
— Сомневается… Думает, что я стихами не могу. Чудак! Вот послушай, что недавно вышло
Он остановился, принял позу и вдруг пионерским голосом продекламировал:
„Закончили сенокос“! —
Приветливо объяснил
Иисус Христос».
— Ну, как?
— Очень,- искренне сказал пишущий мальчик.
— Тогда заметано! Через два дня. На этом самом месте. В три часа по Цельсию. Карандаш отдай. И всю бумагу, которая есть, отдай. Будешь плакать и рыдать —
…С вечера, падая в кроватку, Василий порешил железнее железного; завтра, хоть под автоматом, хоть по велению души, но он в порт — ни ногой! Хватит! От этих экскурсий по местам трудовой славы одна только изжога нервов.
Однако и на следующее утро, часам к девяти, Пепеляев вдруг обнаружил себя бодро пылящим по той же дороге.
— Тьфу, черт! — выругался он тут с пребольшим чувством.- Это ж надо так изувечить человека трудовым воспитанием! Не успевает как следует еще и зенки продрать, а уже чешет сполнять производственные доблести!
И если бы хоть
…Как и в первый день, навстречу Пепеляеву выскочил, повизгивая протезом,
— Вас Спиридон Савельич к себе
— Я сегодня не принимаю,- вельможно отмахнулся Василий.- Если
Не иначе, как музейный лилипут нажаловался,- подумал Василий и к Метастазису, конечно, решил не ходить.
Однако около полудня его, загорающего в тенечке, разыскала Люська.
— Эй! — кликнула.- Васька! Или как тебя там… Иди. Спиридон Савельич зовет.
— Нужен он мне…- пренебрег Василий и перевернулся на другой бок.- У меня ответственное сновидение.
—
Василий сел:
— Покажь бородавку, тогда пойду.
— Вечером приходи,- торопила Люська,- часиков в десять. У меня маманя как раз в деревню уезжает гостить. Ну, идем же, черт лысый!
— Не обманешь? Насчет
— Не обману, не обману. Пойдем скорее. Где живу то, помнишь?
…На улице было солнышко, а эти сидели, как разбойная шайка в пещере. Окна зашторены, на столе лампа горит.
И Метастазис тут был, и Цифирь Наумовна, и наглядный
—
— Чего звали? — грубо сказал Василий.- А то ведь я и уйти могу! У меня дел вагон!
— Это каких же таких дел? — засмеялась Цифирь.- В музее безобразничать? Или зверски избивать людей, ни в чем не повинных?
— Да…- грустно согласился Спиридон.- Цифирь Наумовна права. Докладывают мне, понимаешь, будто шляешься по территории порта, что, безусловно, запрещено посторонним…
— Все? — нахально спросил Вася.- Тогда я пошел. На работе восстанавливать не хочите? Не хочите! Вам же хуже!
— Насчет работы — постой! — ты помнишь, мы обсуждали этот вопрос. Без документов, брат, при всем моем распрекрасном к тебе отношении, на работу мы тебя взять не можем. Как вы думаете, Анастасий Савельич?
— Непременно,- грустно согласился первый Спиридонов брат.
— А я не согласен! — сказал другой брат.- Чего с ним возиться? Он народ колготит! Мои уже вторую неделю не работают — о загробной жизни рассуждают. Предлагаю: материалы на него — в общественную комиссию исполкома, и пусть они его — в ЛТП, а лучше бы — в ИТК, годика на два!
— Ну вы это, кхм, очень уж чересчур. Одиссей Савельич.
— Эскпонат украл, огнетушитель уронил! — плаксивым голосом сказал
Все у них было расписано, как по нотам: один добрый, а все остальные — нехорошие и черствые люди.
— Я думаю,-сказал строго и даже недовольно Спиридон Савельич,- что торопиться не будем. Наказать не долго, а вот помочь человеку…
— Вникнуть…- подсказал Вася.
— …вникнуть,- повторил Метастазис, не расслышав откуда идет подсказка,- в его, прямо скажем, бедственное положение, это…
Метастазис в ту минуту представлял собой
— Как вы полагаете. Цифирь Наумовна, сможем мы временно изыскать рублей сорок в месяц, учитывая, что у товарища такие, кхм, обстоятельства?
— Пятьдесят,- быстро сказал Вася.- Как инвалиду второй группы.
Цифирь Наумовна кисло поморщилась: такая у ней была амплуа.
— О пятидесяти и речи быть не может. Хотя
— Сорок пять,- сказал Вася.
— Сорок пять, а? — просящим голосом повторил Метастазис.- Жалко ведь
— Ой, Спиридон Савельич…- кокетливо поддалась бухгалтер.- Сорок пять, пропадай моя душа!
— Ну вот и ладушки! — втрое больше Пепеляева обрадовался начальник и обратился к Василию: — Ну, вот видишь? Иди сейчас с нашим бухгалтером и получай свою,
— Премного вам благодарны! — с напугавшим всех воплем Василий переломился вдруг в поклоне.- Прям слов нет, как благодарны мы вашей милости! — тут он размазал по щекам предполагаемые слезы и хрюкнул носом.- Внукам рассказывать буду!
— Да…- уже у дверей остановил его Метастазис.- Ты, конечно, можешь ходить сюда, никто не запрещает, но ты, брат, все же пореже. Не то можем и поссориться. Раз в месяц — к Цифирь Наумовне за стипендией, а больше — не надо, Вася, не советую, понял? — Тут у Спиридона присущий ему железный с заусенцами тембр прорезался. Кончилось кино.- Пей свою бормотуху, Вася, будь счастлив и не рыпайся. Понял?
Расписавшись у Цифири на пустом бланке: «Мерси. Шапиро», и трижды пересчитав деньги, Василий вышел на улицу.
Он все еще никак не мог понять, нравится ему все это или не нравится. То, что в кармане шуршит, безусловно, нравилось. А вот то, что вокруг пальца обвели, к явно нехорошему делу подшили — это вызывало сложные чувства, которые, впрочем, путем алгебраических упрощений он быстренько свел к
Тут повеяло
— Чего надо? — грубо спросил. Пепеляев.
— Да вот… Нечаянно, можно сказать, встретились…- хихикнул серенький.- А я сегодня и документик принес!
Фамилия у него оказалась точная — Серомышкин — и был он, оказывается, членом областного общества «
— Почему за сентябрь не уплочено? — строго спросил Василий.
— У них марок не было,
— Ишь ты…- усмехнулся Пепеляев,-
— Бумагу я, брат, подписал. Совсекретную. Поверь, Мышкин!..- заорал вдруг Пепеляев блажным голосом,- под пытками заставили! Сюда — электрод, сюда — плоскогубцы, внутрь — химию (безо всякой закуски!). Завербовали!!! Должен я им теперь за это расписание автобусов сообщить
— Понял,- сказал Серомышкин, который правильно ничего не понял, кроме слова «сорок пять».
— Ну, если понял, тогда чеши отседова! Клев начался. А мне в филармонию пора. Заждались, поди…
Насчет филармонии Пепеляев, как ни странно, не соврал.
Предыдущая |
Следующая |